|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Из книги "Емецкая земля"
Плахина Р. А.
КУЗНЕЦОВО
Деревня моя – Кузнецово,
Родимая сторона.
В ней гнезда отцовы,
В них память хранится моя.
С юга – Ваймуга-река,
С севера – Больша дорога.
Тракт Московский, по нему
Шли на Питер и в Москву.
С запада, востока –
Два ручья – протока
Текли в Ваймугу-реку
И Донковое болото.
Скажу не по секрету:
Где б ни ехала, ни шла,
Красоту родную эту
Краше нашей не нашла.
Здесь мое далекое,
Близкое, родное,
Беззаботное мое
Детство золотое.
Дороже всех на свете
Скажу я без прекрас
Мне поверьте, внуки, дети,
Деревня воспитала нас.
Деревня-матушка, храни,
Какая есть, меня прими,
Люблю тебя и помню я,
Ведь я – былиночка твоя.
| Об авторе:
Плахина (Кузнецова) Раиса Александровна родилась 2 августа 1933 г. в д. Кузнецово Емецкого сельского совета. В 1952 г. после окончания Емецкого педучилища работала в Курейском детдоме пионервожатой, 16 лет – в Пукшеньгской семилетней школе. С 1970 по 1991 г. работала в Двинской средней школе. В 1979 г. закончила заочно Архангельский пединститут. Член литературного объединения «Емца». Автор сборников стихов «Над Двиною зори алые» (1994), «Стихи Р. Плахиной» (2007).
|
|
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:09 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Географическое положение деревни.
Умели старики выбирать место для поселений. Деревня Кузнецово расположена вблизи слияния двух рек – Ваймуги и Емцы, в трех километрах от Емецка – старинного русского села.
Жили мы у Ваймуги –
Речки тихой, маленькой.
Воду брали с камешка,
Там, где речка глубока.
Там покруче берега
И сыпучи кромки,
И у самых камешков
Вьют ключи воронки.
Но не с омута-залива,
Где река течет лениво,
(Потеплее та вода,
Там купались мы всегда).
Выпивали, други-братцы,
Легкой ваймужской воды
После бани иль в страду
Чашек по двенадцать.
Нет, не мертвая всегда
С речки Ваймуги вода,
И ведерный самовар
Зачастую был нам мал.
От соседних деревень отделяли два ручья: Торфовик – от Офролихи и Узиковский – от деревни Узиково. У Узиковского ручья, по рассказам старожилов, на берегу был кирпичный завод, а у Торфовика, против нашего дома, за полем, до раскулачивания был кирпичный завод Степана Федоровича Бызова. Помню в детстве на кирпичной крошке, заросшей травой (основание фундамента кузницы), мы собирали землянику. Второй завод – Филипповича.
Светлый ручей – Торфовик,
Он не мал и не велик,
Из Донкового болота
Вытекает напрямик.
На мосту приторможу,
Здравствуй, ручеек, скажу.
Сколько утекло водицы
В речку Ваймугу, скажи.
Заалела земляника
На высоких берегах,
Сколь смородины, малины
На крутых твоих боках.
И никто из деревенских,
Как бывало, не придет.
Сколь черемухи, рябины
Опадает, пропадет.
Деревня одним концом подходила к реке, другими – в сторону Большой дороги и к деревне Узиково. За Большой дорогой – Донкового болота – до деревни Горончарово.
От деревни Кузнецово
Поле тропкою пройдешь,
И дорогу у Слободки
Перейдешь, пересечешь –
На Донково-то болото
В аккурат и попадешь.
Ходили в детстве босиком
На болото то гуськом.
В голодны годы зелень ели
С морошки, клюквы, голубели.
Там суземные места:
Чаща, рада, глухота,
Грибов, рыжиков не брали,
И скота не пропускали.
Летом стелется туман
От болота к новинам.
Говорили, тем болотом
Темной ночью бродит кто-то.
В Донковом-то болоте,
Леший ям нарыл пошто-то.
Убеждают знатоки,
В них кишмя-кишат снетки.
От Донкового болота
Там, где мостик стоит,
Вытекает напрямик
Чистый ручей – Торфовик.
Воду с ручейка не брали,
На мосту не отдыхали,
Проходили по мосту –
Всех Богов перебирали.
Говорили, под мостом
Черт сидит, юлит хвостом,
Что-то там обронено,
Цыганка захоронена…
Нет теперь того моста.
Нет ручья Торфовика.
И болото сточное
Стало непроточное.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:12 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Петербургско-Московский тракт – называли большую дорогу от Архангельска на Москву, которая проходила рядом с нашей деревней за Северным полем. До Емецка – три километра через Емцу, Зачачье, на Двинской Березник и дальше – на Москву. Дорога была неасфальтированная, песчаная. Шли по ней в основном пешие, конные и очень редко – машины. Мы, подростки, радовались каждой изредка проходившей мимо машине. В те годы знали всех шоферов: Едемский Яков, Корытов Михаил, Копылов Павел, на легковой машине ездил Лохов Иван.
Когда после половодья сплавляли лес по Ваймуге, в деревню нашу заезжала машина к дому П. С. Бызова (работал в Емецкой запани), а мы, детвора, были рады, разглядывали машину. А те, кто посмелее, гладили ее. Даже след ее в деревне готовы были целовать.
В одном километре от Кузнецовых, у Ручки дорога расходилась: налево – Ваймужская, мимо Кульмина на Тёгру, Сельцо и дальше – это Ленинградский тракт. Направо – Сийская дорога, от Архангельска на Сию, Емецк и дальше до Москвы.
В военное время и после войны шли по ней военные, были и раненые. Наш дом – первый от дороги, поэтому заходили к нам часто. Милостыню не просили, но мама старалась по-кормить и давала в дорогу хлебушка и две-три картофелины из чугунка. Они клали их за пазуху. В морозы давала ветошные рукавицы. Иногда обессиленные они просились переночевать, хотя бы под порогом, так были все вшивые. Мама приносила с повети сухих веников под голову, чистых половиков и стелила им у печки на полу.
Однажды бригадир отправил меня на лошади в емецкую больницу с обессиленным дальней дорогой бойцом (у него открылась рана на ноге). Шел он пешком от станции Холмогорской, а до Емецка оставалось еще три километра. Уложили его на дровни на сено. По дороге боец разговаривал, называл себя «курским соловьем». Солдат выбрал из сена сухую, пожелтевшую травинку и сказал: «Вырастешь большая, замуж выходи только по любви, а не то повянешь, как эта травинка».
Вот еще один случай. Дома никого не было, а дома раньше никогда не закрывали, к нам зашла целая группа солдат. Они «похозяйничали» немного: выпили молоко из крынок с полки, поставленное на простоквашу. Мама застала их, но не ругалась, а даже дала им еще полжитника хлеба на дорогу.
Я помню как еще до войны на большой дороге, на ее широкой обочине, играли в городки (в рюхи) взрослые парни, а мы, как воробьи, усаживались на жерди изгороди и наблюдали за игрой.
По большой дороге всегда пешком ходили в школу: начальную кузнецовскую, с первого класса из дальних и ближних деревень. Самая отдаленная – Кязмешь – за пять километров от школы. В школу дети из Кязмеша приходили раньше всех. Учительница, Елизавета Апполинариевна, встречала их. В большие морозы занятия никогда не отменялись, дети иногда обмораживались, и она растирала им щеки, носы, отогревала руки.
С пятого класса все дети ходили по этой дороге в емецкую среднюю школу, это еще три километра. Туда-обратно шестнадцать километров ежедневно.
Осенью во время уборки урожая на лошадях, на телегах, с полей в сухую погоду вывозили хорошо просохшие суслоны ржи и жита. Укладывали их в скирды для молотьбы. Для этого привлекали и учеников после школы.
По этой дороге в Емецк шли из колхозов конные обозы с хлебом, картофелем, овощами, сеном, везли государственный продналог. Пешком из Архангельска шли на зимние каникулы домой и студенты. Ни добротной одежды, ни обуви не было. Шли двести километров. Некоторым надо было добраться и до Двинского Березника. Иногда ночевали и у нас, спали на русской печке. В обратный путь колхоз давал лошадь, и студентов провожали до Брин-Наволока. Остальной путь – сто пятьдесят километров – шли пешком. По большой дороге постоянно шли в Емецк служащие в Райзо, Райфо, Райпо, Райком партии, РОНО и другие организации.
В колхозах не было ни грузовых, ни легковых машин, и дорога служила, в основном, для гужевого транспорта и пешеходов.
Все деревни бывшего Емецкого района были объединены в колхозы, постоянно укрупнявшиеся. В 1943 году насчитывалось в районе 16 сельсоветов, в каждом из которых по несколько колхозов (до 10 и больше). Наш колхоз «Красный Октябрь» объединился с колхозом «Пламя» и колхозом «Организатор».
Работали в колхозах все от мала до велика, даже детдомовские дошколята. Школьники и студенты трудились от первого дня каникул и до последнего, а также в выходные дни и праздники. Кроме того, каждый школьник за лето должен был наломать по сто веников для колхозного стада овец.
Когда началась война, мне шел восьмой год, а младшим – пятый и второй. Старшую сестру брали в колхоз на все лето, так как было ей уже десять лет, шел одиннадцатый. Мама была одна, постоянная работница, а в семье пять ртов – не прокормить. Поэтому она согласилась работать на овчарнике, который был расположен в крестьянском доме. Всего в стаде было сто голов овец. Зимой варили картофель для пойла на большой ферме. К печке был пристроен отдельный небольшой котел на пять ведер. Приходилось через поле носить утром и вечером тяжелые ведра на овчарник, чтобы напоить овец. Через год оборудовали печь в овчарнике, установили котел в большой комнате. А в кухне, где была русская печь, поместили колхозных кур.
Ежегодно с семнадцатого мая, на второй день после окончания учебы в школе, и до белых мух каждый день выпускали стадо овец на поскотину: с восьми часов утра и до четырех часов вечера. Овец стригли через каждые четыре месяца в кухне овчарника. В помощь никого не давали. Особенно трудно было зимой. Мама в галошах, так как во дворе было сыровато. Чтобы ноги не зябли, в галоши под стельку мама клала шерсть. Когда уходили домой, шерсть вынимала, приговаривая: «Встречу бригадира или заведующего фермой, увидят шерсть в галошах, осудят – в тюрьму посадят, – и добавляла, – никогда чужого в дом не носите, щепину увидите – не поднимайте, не ваша». Колхозное все берегли как свое. Травы для теленка разрешали жать только в ручьевинах, под кустами и на узких межах полей. Луга сенокосные (пожни колхозные) выкашивали до травинки: припольки, кулиги, озерины, в клочьях, осоту на болотинах.
А как берегли урожай! Вот выдержка из статьи «Как мы убираем урожай» газеты «Путь к коммунизму» за 10.08.1943 года (Беседа с председателем колхоза И. Ф. Семановым): «Нужно не только убрать хлеб, но и не допустить потерь. На сборе колоса работают школьники и дети детсада. Ими собрано свыше центнера чистого колоса». В сентябре на сбор колосков, а позднее на копку картофеля ходили всем классом после уроков и по воскресеньям. В этой же газете в статье «Хлеб, овощи, картофель – государству» директор заготконторы Емецкого Райпо А. Михайлов ставит в пример лучшие колхозы по сдаче зерна государству. Из Зачачьевского сельсовета колхоз «имени Калинина» сдал 10 490 кг из 10 308 по плану, «Трудовик» – 4 764 кг из 9 982, «имени Кирова» – 3 459 кг из 6842, «Красный Октябрь» (Сельцо) – 6 977 кг из 10 763. Первым рассчитался по хлебопоставкам колхоз имени Горончаровского.
В 1940–1950-е годы в деревне было 20 домов – хозяйских дворов, скотний двор – МТФ – молочно-товарная ферма, около ста голов крупного рогатого скота, конюшня на 10–15 лошадей, четыре гумна (сеновалы – зимой, а осенью – для молодьбы) – Рюмино, Лукичей и другие, силосные ямы, погреба. Овчарник – крестьянский бесхозный дом. В колхозном стаде содержали около ста голов овец.
Колхозная контора в годы войны и послевоенные годы была в нашем доме, в боковой комнате. В ней стоял стол, три стула и шкаф. На столе всегда была стопка трудовых книжек колхозников, и мы иногда заглядывали туда: кто, сколько заработал трудодней. Собрания колхозников проходили на кухне. Мы заносили дымные скамейки с повети. Народу собиралось много, а мы из горницы слушали, о чем там говорят. Запомнила хорошо двух председателей: Иван Федорович Семанов – из деревни Короли, и Александр Степанович Пантелеев из Осередка. Говорили в основном о полевых работах и о ферме. На отчетном собрании осенью главная повестка была сколько зерна намолотили, сколько тонн сдали государству, сколько засыпали на семена для будущего урожая, сколько на фураж скоту (овес – лошадям, ячмень – курам). Зерно, предназначенное для государства (продналог), развозили в мешках по домам для просушки на русских печах. Семенное постоянно перелопачивали в зернохранилищах. Самое главное – сколько хлебушка дают за трудодень. Если грамм по четыреста (рожью) – очень хорошо. Кроме ржи, получали капусту, мешка два-три, брюквы, моркови, гороху – понемногу, сено, даже иногда коровье масло. За контору (топка печи и уборка) нам платили четыре трудодня в месяц. Всего за год мы, семья, зарабатывали по 500–600 трудодней. В конторе было проведено радио, но звук был очень слабый. И мы вечерами слушали, приложив ухо к старенькому репродуктору. Позднее контору перевели к Бызовым. Там в помещение конторы был отдельный вход из сеней, у нас же – через кухню.
На фото: Кузнецова Анна Михайловна с дочерью Раей (Раиса Александровна Плахина). 1953 г.
Прикрепленный файл:
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:12 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Молочно-товарная ферма (МТФ).
В войну и послевоенные годы на ферме содержалось около ста голов крупного рогатого скота. Постоянно работали три доярки. Они обслуживали 39 дойных коров, остальные – нетели – бык и телята, которых обслуживала одна телятница. Был сторож – скотник. Заведовал фермой Федот Михайлович Кузнецов – участник войны, инвалид второй группы. Он вернулся с фронта в 1943 году.
На ферме в кухне была печь с тремя огромными котлами и одним небольшим – для овец. В нем варили картофель. Пойло носили утром и вечером по десять ведер через поле в овчарник. Воду подвозили с реки на лошади, а в войну – на быках. Сливали ее через лоток в кухню в огромный деревянный чан.
Дрова были сырые – береза с корня – пилили вручную ежедневно на пять печей. В огромные котлы ведрами доярки заливали воду из чана, кипятили, из ключа заливали в бочки-тресковки, по 200 литров, с сенной трухой и охвосьем (высевки от молотилок и веялок). Под весну добавляли рубленую солому, сено, объедки из кормушек, и даже рубили еловую хвою. По 2–3 ведра и утром и вечером каждой коровушке давали пойла. Сено вручную носили из сеновала, а также давали силос, растрясая по кормушкам. Освещался двор пиликушками (маленькие бутылочки, грамм по сто), заполненными керосином, фитилек был сделан из ваты, жестяная трубочка с воротничком. Весь двор освещался двумя-тремя такими подвешенными к потолку пиликушками. Огонек малюсенький, как у лампады. Таким образом экономили керосин. Дополнительно в кухне и на мосту ставили светильники с лучинами.
Моя крестная А. С. Кузнецова работала телятницей, и мы очень любили поить телят. Носили маленькие деревянные шайки в их стайки. Телятки никогда не кусали, хотя очень любили сосать наши ладошки.
Однажды на ферме молодая коровушка не могла растелиться. Время позднее, в деревне все спали. Мама пришла с фермы, разбудила меня: «Поезжай-ка, деушка, за ветеринаром в Емецк. Конюх лошадь смиренную запрягает уже. Да смотри, не наматывай вожжи на руки и крепче держись за головку кресел. (В ту зиму видали четырех волков у Донкового болота)». Ветлечебницу в Емецке я хорошо знала. Летом мы туда водили телушку Марту на промывание ран, на нее росомаха сзади напала и оставила на холке от когтей глубокие раны. Знала я и ветеринаров: Петухов и Зелянин. Почему-то, они направили меня к молоденькой зоотехнику. А она была в ДК на танцах, а я же не одна, куда лошадь привязать, да еще ночью?! Доехали вперед хорошо. Мне надо было на ферме ее ждать, пока управится с коровушкой и отвезти обратно в Емецк. И вот на обратном пути (дорога укатанная, раскаты), уже под утро, небо звездное, чистое, а у моста почти рядом с деревней лошадь внезапно понеслась. Я не оглядывалась, но, почувствовав неладное, вцепилась в головку кресел, боясь раскатов, особенно по Северному полю, у самой деревни. Конюх ждал уже. Лошадь сильно ударилась о ворота конюшни. Назавтра конюх ворчал, что у лошади сбиты плечи, но меня не ругали, знали, что волки в ту зиму напугали многих.
Той же зимой в Заполье в курятник попала рысь. Дело было так: колхозные куры содержались в деревенском доме, а он старый, и немного отошел от двора, образуя щель -вилку. Рысь прыгнула и осела в щель, ноги до земли не хватают. Утром ее и сняли. Мы шли в школу, видели ее, почему-то жалели.
В марте 1949 года были сильные морозы. С кормами -проблемы. Коровушки ослабли, крайняя, у самых ворот, обезножила (ослабли ноги, не могла вставать). Ее поднимали на веревках, вожжах, поддерживали, чтобы могла постоять, не залеживалась. Мы, дети, потихоньку сноровили ей: то сено получше, то картошки, гладили ее, жалели. Коровушка была молодая, справилась.
На ферме был сепаратор, который отделял сливки от молока и сбивал масло. В большую бочку с хорошо закупоренными днищами через отверстие в боку заливали сливки и закрывали очень плотно деревянным пятником - пробкой, устанавливали в сооружение из толстых досок, и мы крутили ее. Масло сдавали государству, а иногда выдавали по трудодням. Молоко в основном возили в Сухарево на маслозавод. Летом возили с вечера, чтобы молоко не скисло. На ферму носили молоко колхозники от своих коров. Налог государству составлял 300 литров. Заведующий фермой измерял молокомером и брал пробу на жирность. Летом на ферме проводили генеральную уборку. Промывали кормушки - ясли, белили телячьи стайки, промывали мосты, белили печи, проветривали и просушивали помещения. Скот не болел, я не припомню, чтобы хоть одна овца или теленок, корова пали.
Страда сенокосная и жатва - святое время для деревни. Основная пожня у нас была в Острову за Емцой. Она составляла 41 га. Место ровное, сухое. Трава по пояс. Очень густая, в три яруса. Сено очень продуктивное, едкое, но для уборки тяжелое.
Дорога на сенокос шла через Емецк и переправу. Завозня – паром – большая. Народу, лошадей скапливалось много. Поэтому и одеться старались получше, понаряднее. А в магазине – Раймаге – не было ничего. В семье у нас в то время платок ситцевый красивый был один: мелким горошком, красивыми полями. Мама не давала нам носить его, приговаривая: «Берегите на пожню, в Остров!». Как приедем на пожню, платки, кофты, фартуки понаряднее на пласточки сворачивали – и в коробок. Переодевались в ветошное, рабочее. Даже грабли давала нам мама красивые, разрисованные белой и красной краской – только в Остров.
Вторая пожня по Ваймуге-реке. Трава там пореже, с осотой и для косьбы и уборки легче. Выкашивали не только бе¬рег, но и кулиги, между кустами, и болотины, и клочья. Руки, ноги, шея в кровь были исцарапаны осокой и клочьем; перчаток не было, а обувь была плохая. Но к утру все заживало, так как мы ежедневно ходили в баню, которую мама подтапливала для нас. Обед – у костра на берегу Ваймуги. Иногда было видно, как рыба плещется в реке, ваймужане за рекой косят горбушами. Мы перекликались с ними, мол, пора переходить на стойки. Иногда парни наши, кто постарше, оставались ночевать на пожне. Вечером переплывали реку – ходили в деревню на вечеринку, знакомились с девчатами-ваймужанками.
С пожни домой ходили пешком по лесу напрямик через деревню Лохту. Тропинка была узкая, шли гуськом. По пути пели частушки. Обычно первую запевала Зина Рюмина. И так по порядку каждая пели до деревни. Сотни старинных деревенских частушек я помню до сих пор. Вот некоторые из них:
Как за Емецк-рекою
Зеленеют елочки,
Полынья идет по Емце,
Крутятся вороночки.
Офролиха-деревня
Невелика, хороша.
Заиграет Ваня Хромку,
Запоет моя душа.
В Осередок идти –
На углах подойники.
Осоречены ребята –
Чистые разбойники.
Кузнечевски девки мелки,
За столом сидят, как белки.
Узиколвленки крупнее,
За столами повиднее.
Девушки, кочан-кочан,
Не ходите за емчан.
Коль емчан полюбите –
Горожанки будете.
В Брусачиху идти,
Надо в гору лезти.
Брусачевленок любить,
Надо много чести.
Рядом с Емецком деревенка
Издалека видна.
Я – застенчивая девушка,
Он – с Кожгоры шпана.
Не пойду в Мехреньгу замуж,
Там ушата делают.
А я лучше выйду в Емецк,
Там машины бегают.
Осередок-деревня,
Чем она украшена,
Елками, березками,
Ребята с папиросками.
Кязмеш – маленька деревенка
За озером стоит,
Ко мне дроля на свидание
По мосту прибежит.
Третья пожня – в Легкове за рекой Ваймугой у деревни. Выкашивали и припольки: от Кузнецовых до Узикова, по косогорам, леговинам и между полями.
В 1947 году шел мне четырнадцатый год. Вечером у фермы увидела, как бригадир Федор Бызов с парнями налаживал косы для сенокоса (в тот год в колхозе с горбуш переходили на косы), закреплял косовища, отбивал, точил косы. Ребята крутили точило. Я подошла, попросилась в бригаду косцов. Федор ответил: «Взял бы, но нет косы». У нас же на повети я видала две стойки: большую и маленькую. Я побежала домой.
– Мама, меня берут в бригаду косить!
– Какая из тебя косильщица, тебя ветром поносит, спина, что гармонь, все ребра на счету.
– Меня Федор берет, только косы нету.
– Большая коса тебе не под силу, а у маленькой косовище не исправно.
Я схватила косу и бегом к ферме. Федор наладил ручку на косовище, наточил, похвалил, что коса маленькая и очень ловкая. Уж очень надоела пастьба овец семь лет подряд, и я рвалась на сенокос и другие разные работы. Стадо овец передали двум младшим сестрам одиннадцати и семи лет. Назавтра мама будит на работу, а я не могу повернуться, и руки болят.
– Что наработалась? Истешила охотку? Косой махать – не за овечками бегать! Спина-то, небось, как отколочена?
– Да, нет, мама, у меня ничего не болит.
С тех пор овец больше не пасла.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:16 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Усадьба-кормилица.
Кругом деревни – усадьбы. У каждого колхозника по 27 соток. Между усадьбами очень узкие межи. Веснами вывозили накопившийся за год навоз из своих дворов. На колхозной лошади пахали, боронили. Трудно было провести первую борозду. Картофель сажали позднее под копач. Содержали грядку под лук. Овощей не садили, так как очень много времени уходило на колхозные работы. Да и по трудодням осенью получали овощи. Созревший ячмень сжинали серпом вручную. В суслонах оставляли в поле на просушку.
Через несколько дней, когда позволяла погода, заносили суслоны на поветь для молотьбы. Суслонов 6-8 расстилали вдоль повети колосьями внутрь навстречу, комлями - снаружи - постать, и молотили втроем, вчетвером приузами по колосьям. Затем снопы переворачивали и молотили вновь. На третий раз снопы разрезали серпом и промолачивали все нутро каждого снопа отдельно. Постать из снопов превращалась в солому. Ее аккуратно граблями, понемногу потряхивая, чтобы не остались зерна, убирали, укладывая на повети. Оставшийся ворох перелопачивали, подсушивали дня 2-3 и в хорошую погоду на ветру провеивали, отделяя зерно от оси. Сушили зерно на русской печи. Называли его наподье.
Сухое зерно толкли в деревянных или железных ступах шестом, чтобы оно было ровное, округлое и снова провеи¬вали или просевали в большом решете - грохоте, с более крупными отверстиями. Затем ссыпали в мешки, готовя на мельницу. В округе были мельницы: в Пиньгише (д. Фелово), в Тегре, в Сийском монастыре и между Челмохтой и Пукшеньгой.
В августе-сентябре пока не получили рожь на трудодни приходилось жито свое с усадьбы молоть через день на своих жерновах. Из житной муки пекли шаньги, коровашки, крупяные пироги на ржаных сочнях, преснячки из мелкой крупы, колобы воложные на масле, калачи на сметане.
Варили густую кашу - водяшу из муки утром на углях почти каждый день. Ели с брусникой, простоквашей, маслом, сметаной. На второе - чугунок картошки с капустой, маслом, солеными грибами. К обеду - крупяную кашу в крынках. Каша получалась рассыпчатая, с пенкой. Из проросшего жита - рощи, на праздники варили пиво.
В годы войны большого голода деревня не испытывала, как государство. Завозили кукурузу в початках, очень вкусный пшеничный хлеб большими ковригами, жмыхи подсолнечные и горчичные, мясо акул и скатов. В хозяйстве у каждого колхозника были корова, овцы, куры. А вот хлеба и картошки до нового урожая не хватало и 2–3 месяца: май, июнь, июль, приходилось туго. Особенно сразу после войны – 3–4 года. 1947-й год так и звали – голодный год.
Помню, летом 1947 года прослышали о том, что в Емце, где пристань, когда-то давно затонула баржа с картошкой. И люди со дна черпали ее, так как крахмал в воде еще сохранился и был съедобен. Мы, несколько девочек и наша учительница Елизавета Апполинарьевна, взяв с собой ковшики с длинными ручками, мешочки под гнилую картошку, пошли туда не по дороге, а по берегу Ваймуги и Емцы, так как по деревням было стыдно идти. На берегу Емцы, напротив СУРПа – костры. Люди в сковородках пекут эту гнилую картошку. А многие стоят по пояс в воде и со дна черпают ил, выбирая из него гнилые картофелины. Дома перебрали ее, промыли. Мама добавила чуть муки, соли и на молоке в сковородках напекла тяпушек. Они были плотные, серые, но очень вкусные. Голод переживали в деревне все, не было ни богатых, ни бедных. Все были худенькие, но не болели ни дети, ни взрослые. Я не припомню случая, чтобы кто-то из детей или взрослых умер от голода.
Во время войны в деревне жили эвакуированные семьи. У нас тоже жили две семьи: одна из Ленинграда – бабушка, мама и дочь Эльза. Жили они в спальне, в четвертой комнате. Другая – в боковой комнате, Гультяевы: бабушка, мама и сын Толя (он ушел на войну добровольцем вместе с нашими деревенскими ребятами). Уезжая, они оставили журналы. Мы ими оклеили угол в кухне. По ним я научилась читать и выучила стихотворение, которое помню до сих пор.
В деревне жили еще 4 семьи. Помню Геру Вахрушева из Ленинграда (семья жила у Бызовых). Вместе с Герой мы пошли в первый класс. Парт не хватало, и мы сидели втроем на последней парте (еще Геня Пшеницын). Все трое отличники – на листе почета.
В доме у дедушки Ивана Александровича в маленькой комнатке – паревной, на передворье жила семья евреев. В паревной в печке – котел, у стены – топчан и одна табуретка, на которой мешочки с разной крупой. Соня, моя ровесница, изредка давала мне по щепотке пшена, гречи, риса. А я ей приносила молока, хлебушка. Жили они как-то скрытно, стараясь не выходить принародно на улицу.
Война кончилась. Эвакуированные семьи разъехались. Деревня жила своим чередом: дети учились, трудились все от мала до велика, молодежь поступала на учебу в Архангельск в институты, техникумы, ФЗО. Помню, как с первого курса по четвертый (с 1948 по 1952 год), где я училась в Емецком педучилище, ежегодно (первого марта) на общей линейке директор наш В. Д. Скурихин зачитывал длинный список – снижение цен на основные продукты и товары. Жизнь налаживалась: в магазинах появились товары (ткани, обувь), отменили карточки на хлеб. А до этого полки в магазинах были совершенно пустые, как полки в бане.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:17 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
О культуре.
В 1930–1950-е годы по всей деревне на улице и у домов были порядок и чистота: ни стеклышка, ни щепы, ни железяк, и дети босыми бегали по улице с весны до осени. Щепу от разделки дров сразу подбирали на растопку. Навоз из дворов, накопившийся за зиму от скота, вывозили весной на усадьбы.
Конная дорога и для скота проходила по задворкам. Она была огорожена и выстлана вершинником до большой дороги. Пешеходные тропки в деревне узкие, по бокам травка.
На Пасху в домах ежегодно белили потолки, терли голиком с дверстой некрашеные стены и полы. Белье, одежду отбеливали весной на снегу. Генеральную уборку проводили к престольным праздникам (Иванов день – 7 июля, Канун – 6 октября, Крещение – 19 января). Каждую субботу, хоть камни с неба, а баня – обязательно. Белье полоскали только на реке, но не у колодцев, ни дома – ни единой тряпочки. Одежду, обувь носили аккуратно, бережно.
Разговорная речь была образной, краткой, убедительной. Например, «росомаха, распустила котыпи, голова, как помело, растрепа», или «дал потачку, она и повадилась, а долго ли до греха», «охотку отбили – неповадно стало», «спокаялась, улизнула и след простыл», «поминай как звали», «хваленка, как с картинки сошла». Женщины не матюгались, мужчины при девушках тоже сдерживались, а при детях тем более. В разговоре не перебивали друг друга, особенно старших.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:18 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Праздники.
Пасха, Рождество, 1 мая и Октябрьская – для всех, а Иванов день, Канун и Крещенье – для нашей деревни, Емецка, Хоробрицы и Хаврогор. Отмечали эти праздники широко, даже в голодные годы. Еду, угощенье готовили лучшее. В каждом доме – гости, в основном родные из других деревень. Молодежь с гармонью – на танцы. Летом танцы проходили на улице, зимой – в избе-читальне или в Емецке в ДК. Там и многолюднее, и музыка – баян или аккордеон. Отмечали окончание страды и уборки урожая.
Помню, в начальной школе все четыре года, как раз военные, лучшим праздником была елка, хотя ни костюмов маскарадных, ни подарков не было. Иван Иванович – учитель 3–4 классов, в черном костюме, серых валенках, бородка черная очень коротенькая, плясал русского и с нами водил хоровод, пели песни. Елизавета Апполинарьевна, учительница 1–2 классов, играла на гитаре. Помню хоровод с движениями:
«Мы белые снежиночки
Собралися сюда,
Легки мы, как пушиночки,
Холодные всегда…»
Все в валенках, у многих они великоваты (от старших), закропанные, и одежонка ветошная. На переменах играли в «Ручеек», «Кошки-мышки», «Третий лишний» и другие. По праздникам – небольшие концерты. Запомнились песни: «Вставай, страна огромная», «Утро красит нежным светом» и другие, стихотворение о раненом бойце и упавшей от снаряда березе.
«…Боец к груди ее прижал,
Как дорогого друга,
Еще сильнее бил врагов,
Смахнув с ресницы слезы,
За Родину, за отчий кров,
За русские березы…»
Участвовали в смотре художественной самодеятельности в емецком ДК. Я участвовала в художественной части смотра – плясала матросский танец «Яблочко». Воротник матросский у соседки брала – Груни Бельциной, бескозырку – у Пелагеи Васильевны – матери Миши Кузнецова, брюки у Толи Пшеницына, а вот обуви – ни у кого не нашла, плясала в валенках.
Старшие школьники – 8–10 классов в емецкой средней школе концерты готовили. Помню постановку «Цыгане». Земфиру играла Зажигина Инесса. Активные участники самодеятельности: Рехачев Виктор, Хорошев, Рюмин, Корельская Муза, Толокнов Толя – гармонист, Мещеряков, Пономарёва Лотя и другие.
В годы войны дважды готовили постановку «Северной свадьбы». Женщины после работы на репетиции собирались в школе. Освещения, кроме пиликух, не было, и мама давала керосиновую лампу со стеклом. Невестой была Груня Бельцина. Жених – единственный мужчина из Бросачихи Богданов Прокопий. Вторично (в другую зиму) готовили «свадьбу». Женихом был Подгорский Родион. С постановками на смотры художественной самодеятельности ездили в Емецк на лошадях. «Свадьба» шла 4 часа. Особенно трогательна была сцена, когда плакала невеста, приговаривая:
«Пошто вы, дорогие родители, меня рано замуж выдали?
Из родимого гнездышка меня рано выпихнули?
Не во ближну, а дальну деревенку?
Засватали меня молоду да за старого?
За старого бородатого да немилого?
Как с ним жить – коротать, да век доживать?
Чем я тебя, родима матушка, да не уладила,
Чем я тебя, родимый татушка, да не уважила?»
Невеста стояла за столом и при плаче, наклоняясь, руками била по столу (по локоть). При последних строках срывала повязку – корону – с головы и ее тоже хлестала по столу. Мама рассказывала, что при таком неравном замужестве у невесты руки по локоть были в синяках. Плачея приплакивала в тон ей, приговаривая: «Кабы тебя, сватушко, да розарвало». Кроме жениха, невесты, родителей с двух сторон были сватовья, крестные, дружки, шафера, тысяцкой, колдовка (ее играла Федосья Пшеницына) – рот кривила на бок, в горшочек с мутовкой плевала, приговаривая колдовство.
Выходных дней и отпусков в колхозе не было. Доярки после обредни на ферме (у каждой по 11–13 коров) да личный скот, дети, но успевали прибежать на репетицию. Ходили репетировать и из ближних деревень. Вся «Свадьба» была соткана из песен. Каждая песня к своему времени: к сватовству, смотринам, к горячим (блинам), от горячих. Жениху посвящены были песни «На горы да на высокою», «Хитер-мудер Андрей-господин», «По полю-полюшку». А невесте – «Перепелка – ты ласточка», «Из-за лесу, лесу темного», «Ты сказала не пойду замуж» – эта песня в конце свадьбы. Я была подростком, но много песен запомнила.
Школьники ставили небольшие постановки, читали стихи, пели песни не только в школе, но и в избе-читальне на Бросачихе.
В двухэтажном доме внизу был магазин (в нем покупали по карточкам керосин и сахар). Вверху – изба-читальня – «красный уголок». В большой комнате – шкаф с газетами и журналами, шашками и домино, стол, скамейки вдоль стен и печка. Избач – так звали заведующую, открывала замок и уходила домой до закрытия. Мы, подростки, молодежь, одни. Обычно парни за столом читали газеты, журналы, играли в настольные игры. Шкаф не закрывался. Порядок во всем соблюдали сами. Гармонист приходил не всегда, и плясали тогда под свои песни. В основном «Березу», «Вальс», «Восьмеру», «Краковяк», «Под испань». Играли в «Ручеек», «Люб сосед», «Ремень пошел», «В номера», «Фанты». Вечереньки зимой заканчивались не позднее 24 часов.
Весной на Пасху вешали качило. Дома на грядке в кухне для младших или на повети. Для подростков постарше – в гумне. Бригадир Федор давал цепь (кодолище с конюшни).
Молодежь целый месяц ежедневно после Пасхи собирались на гумне на танцы. И качались, пока не перетиралась цепь. Интересно проходили Святки. Мы, подростки, проказили: ветки от растрепанной метлы и поленья укладывали, изображая узор. Тилькали – подвешивали на нитке гвоздик у рамы с улицы и за нитку из-за угла дергали, постукивая в окно. А сами прятались за углом и наблюдали. Ходили ряжеными по деревням. Взрослая молодежь опрокидывали костры, примо¬раживали двери в притворах.
Ряжеными ходили и взрослые. Заводила – Г. П. Пшеницын из Узикова. То табор цыганский придумает, то будто бы из бани идут с песнями, с гитарой. Когда они к нам приходили, мама заводила патефон. Иногда в школу привозили немое кино из Емецка. Окна в классе затеняли, на стену вешали экран. Аппаратуру устанавливали посреди класса. Впереди ставили скамью с движком, который крутили вручную. Текст читал Иван Иванович. Мы, дети, с большим интересом смотрели фильмы.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:19 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Двадцать домов – двадцать судеб
В конце 1950-х годов из лесопункта Пукшеньга на лодке-осиновке (лодочный мотор «Москва») по четырем рекам (Пукшеньга, Двина, Емца и Ваймуга) – всего 30 км – едем с мужем на побывку на мою Родину. Причалили к берегу на Быструрах реки Ваймуги, против Матрениного домика. Все до боли знакомо кругом.
В деревне все как прежде. Каждому дому хочется поклониться, помолиться и порадеть.
Первый дом от реки, самый маленький. Комната с русской печкой посредине. За печкой кровать. В переднем углу буфетик. В левом углу стол и две скамейки – все. Сенцы маленькие, крыльца нет. Хозяйка – Матрена Никитина – старенькая, худенькая, небольшого роста, глухая. Всегда за прялкой или прутками. Вязала для всей деревни рукавицы и носки. Рассчитывались продуктами. В основном молоком. Я часто бывала у нее. В доме всегда идеальный порядок. Работала в колхозе огородницей. Под окнами были огромные парники для рассады капусты и брюквы. На ночь закрывала их соломенными матами. Рядом с ее домом – огромное колхозное поле – огород с морковью, капустой, брюквой. Для нас, детей, это было святое место. Не помню случая, чтобы кто-то зашел на огород и украл морковку. Помогали Матрене только с весны. Садили рассаду и вечерами поливали. Все лето на огороде управлялась одна. Зимой чистила проруби.
Жила с ней Никитина Пелагея. Работала в Емецке на при¬емном сенопункте сторожем и приемщиком сена для государства (налог от колхозов).
Кстати, этот домик, отремонтированный – дача Николая Федотовича Кузнецова. В основном он и помог мне, дал сведения о жителях деревни Кузнецово.
Второй дом от реки. Хозяйка – Пермиловская Елизавета Мефодьевна – коренная крестьянка. Ее сын – Иван Евсеевич – участник войны, ранен в голову, вставлена пластина при операции, награжден орденом Александра Невского. Был политруком стрелковой роты. Помню, приходил в начальную школу на классный час (развитие речи) с тросточкой. Рассказывал нам о войне. Второй сын – Владимир Евсеевич – служил в Котласе в аэросанном батальоне. Младший сын – Коля, учился в емецкой средней школе, ровесники его вспоминают, как отличного лыжника. Отчаянно катался по крутым склонам Торфовика. Мать их всегда называла ласково: Володенька, Коленька, и деревенские всегда их так и звали.
Третий дом от реки налево. Хозяин – Кузнецов Афанасий Михайлович – фельдшер. Работал в Пиньгише. Жили в поповском доме на Погосте, где был лабораторно-фельдшерский пункт. Его участок – от Мехреньги и вся Емецкая округа. Призывался на войну, но комиссован (язва желудка). И в войну жил в Пиньгише. Анастасия Никитична – жена – крестьянка. Дети: Иван – военный летчик-истребитель, участник войны. Последнее место жительства – г. Дубно. Поля – участница войны, зенитчица. После войны была в немецком окружении Коткино и Канзова. Петро – авиационный радиотехник. Служил под Вологдой и за Кандалакшей (Алакуртти). Виктор – учитель биологии, работал в Емецкой средней школе. Евгений – инструктор, физрук. Живет в Северодвинске.
Четвертый дом. Хозяйка – одинокая старушка. Дом купили Силинские Иван и Вера – крестьяне. Высланы из Вологды. Сын Толя – новобранец, погиб на войне. Дочь Нора ра-ботала в столовой Емецкого сельпо.
Пятый дом – дом Кузнецовых: Федот Михайлович и Екатерина Игнатьевна – коренные крестьяне. Федот – участник войны, инвалид второй группы. С фронта вернулся в 1943 году. В Томском госпитале лечился с рукой. С войны пришел в пробитой рваной шинели, в обмотках. Привез коробочку табаку. Деревня была очень рада. Работал заведующим МТФ. Дети: Николай – участник войны. С 16-ти лет учился в ФЗО. С 1944 года 8 лет служил в армии в воздухофлоте. Вернулся с Дальнего Востока и – на завод в Северодвинск. Лида – учитель в Валдушках. Саша – работал в сплавной. Трагически погиб на коряжемском комбинате. Геня – в Северодвинске работал на заводе дозиметристом. Вася – шофер, живет дома. Миша закончил Троицкое летное училище. Работал авиатехником. Летал на ТУ-134. Тамара закончила АЛТИ, химическое отделение. Живет в Белоруссии в Светлогорске. Леня – в Северодвинске на военном заводе.
Шестой дом – Бызовых Степана Федоровича и Марии Григорьевны. Коренные крестьяне. Степан Федорович работал завхозом – кладовщиком. Хранил колхозное зерно, принимал и взвешивал сено для фермы и для колхозников. Дети: Юлия – работала продавцом в Емецке. Павел – участник войны. Работал в Емецкой запани. Арсений – участник войны. С 16-ти лет – в ФЗО. Затем в Сибири на военном заводе. Оттуда ушел на войну. Ранен, лечился в госпитале в Москве. Умер от ран. Похоронен в братской могиле в Москве. Полина работала бухгалтером в военторге. Живут в Ленинграде. Иван – учитель истории. Работал и учителем, и директором верхнетоемской средней школы и завроно. Семья живет в Ленинграде.
В числе самых первых пятнадцатилетних подростков награждены медалью за труд во время войны два Ивана: Бызов и Егоров.
Седьмой дом направо. Под окнами – огромная пихта. Хозяйка – Кузнецова Пелагея Васильевна, коренная крестьянка, член ВКБ(б), работала конюхом. Сын – Михаил. До войны работал учителем, инспектором емецкого роно, инструктором емецкого райкома партии. В войну – на «Сибирякове», который возил снаряды, продукты, войска по Белому морю, был шифровальщиком, секретарем комсомольской организации. Погиб в плену. Умер от ожогов и ран. Его именем названа улица в Емецке. Анастасия – приемная дочь. Работала портнихой в Емецке в артели «Рекорд».
Восьмой дом налево – Порохиных. Хозяйка – Кузнецова Ольга Макаровна. Одна дочь – Настя приняла в дом Порохина Григория Лукича. Работал в Емецком леспромхозе начальником планового отдела. Дети: Анатолий – поступил в Московский политехнический институт, а через год в МГУ на Ленинских горах. Работал в г. Жуков (город закрытый) под Москвой в исследовательском институте автоматизации. Защитил кандидатскую диссертацию. Альберт – закончил Всесоюзный заочный строительный институт. В 1960-х годах работал в Чертаново. Реставрировал Черемушки, Серебряный Бор, храм Христа Спасителя, памятник командиру Брежневу. Геннадий – закончил Баумановское высшее училище, работал в министерстве оборонной промышленности. Раиса – закончила экономический техникум и заочный экономический институт. Николай – закончил техникум строительных материалов по специальности техник-технолог.
Девятый дом. Хозяйка – Кузнецова Елизавета. Дети: Арсений и Евдоким. Судьба их неизвестна. Вначале 1940-х годов в доме уже никто не жил, он считался колхозным. Здесь содержали колхозное стадо овец, около ста голов. Дом называли овчарник. Помню, в нем колхозники отмечали праздники: «бороду» (конец пожни, жнивья). В русской печи, в огромных чугунах варили суп и пшенную кашу. За столами – только взрослые, но перепадало и нам, детям. Плясали «Березу», «Ланце», «Восьмеру», пели протяжные старинные песни.
Десятый дом Кузнецовых Александра Федоровича и Афанасьи Дмитриевны. Коренные крестьяне. Наверху дома – мезонин. Жили в нем Рюмины: Павел и Павла с семьей (погорельцы). Дети: Аркадий Кузнецов – участник войны, летчик, командир самолета, воздушного бомбардировщика. Пропал без вести. Вера – дочь, замужем за Ядовиным. Работала председателем колхоза в Сие.
Одиннадцатый дом Кузнецовых Ивана Васильевича – работал в Емецке в Райфо, Екатерины Егоровны – работала на ферме. Дети: Виктор – работал монтером, трактористом. Геннадий – в гидромеханизации в Северодвинске. Зинаида работала в Северодвинске, рано умерла. Валентина работала дояркой в совхозе, затем в Северодвинске. Володя – в Брин-Наволоке электриком на заводе в ЦРМ. Сергей проживает дома. Работал в коммунальном хозяйстве на водозаборе.
Двенадцатый дом. Меркуровых Марии и Василия. Крестьяне. У дома колодец с журавлем. Под окнами огромная пихта и черемуха. В доме всегда порядок. Мария была очень мастеровая, шила сама сапоги своим детям. Помню, в войну она мне сшила куколку из кожи и лоскутков. Дети: Александра – работала бухгалтером в Архангельске. Александр – участник войны. После учебы в ФЗО работал на лесопунктах Емецкого леспромхоза, после демобилизации и начальником лесопунктов и электромехаником. Последнее время – в аппарате Емецкого леспромхоза. Петр – работает и живет в Соломбале. В дом Меркуровых перешли погорельцы Павел и Павла Рюмины, так как Павла была родная сестра Марии. Дети: Зина – бухгалтер в Северодвинске. Валя – в Северодвинске.
Тринадцатый дом Бызовой Пелагеи Васильевны. Коренная крестьянка. Дети: Степан – участник войны. Пропал без вести. До войны в Емецке участвовал в оркестре, пел басом. Федор – участник войны, инвалид второй группы. Первый в деревне пришел с войны. Женился на Татьяне Андреевне. Ранение было в ногу, в колено, и нога не разгибалась. Ходил с костылем от колена. Съездил в Москву на операцию. Ногу выправили, стал ходить, хотя и прихрамывая, но без костыля. Работал в основном бригадиром.
Четырнадцатый дом. Помню высокое крытое крылечко, приветливую хозяйку, но не помню, как ее зовут. Так как в деревне звали женщин по месту их родины: «ваймужанка», «озерянка», «пингишанка», а ее звали «пукшенченка». Помню двух статных сыновей, муж ее был высокий, стройный. Сыновья: Никандр – перед войной работал на полуторке (автомашине) и Аркадий. Оба погибли на войне.
Пятнадцатый дом – моего деда – Кузнецова Ивана Александровича и бабушки Марфы Тимофеевны. Умерли до войны. Хозяева дома – Михаил Иванович и Анна Сергеевна (моя крестная) Кузнецовы. Коренные крестьяне. Дети: Василий – участник войны. Погиб в начале войны. Анфиса – участница оборонных работ в Эстонии. После войны с мужем Иваном и детьми жили постоянно в селе Нюксеница, Вологодской области.
Шестнадцатый дом – Бызовых Татьяны и Василия. Коренные крестьяне. Василий – участник войны, артиллерист дальней артиллерии. Вернулся с фронта невредим и без трофеев. Дети: Мария. После учительского института работала в Пянде Виноградовского района учителем биологии. Вера – проживает и работает там же.
Семнадцатый дом – Рюминых Марии и Ивана. Коренные крестьяне. Иван с оборонных работ вернулся больным, вскоре умер. Мария Николаевна болела ревматизмом, ходила с палочкой. Работала почтальоном. Дети: Николай – учился вместе с братом в емецком педучилище. Саша с первого курса, Николай с третьего – ушли на войну добровольцами. Не вернулись, погибли в начале войны.
Зимой в морозы Мария Николаевна меня звала ночевать, так изба холодная, дров мало, и в комнатке, где спала, стена промерзала насквозь. Утром пили морковный чай, и угощала сушеной пареной репкой. Это было лакомство. По субботам она мылась в нашей бане. Когда я пошла в пятый класс, а старшая Тоня в восьмой, она подарила нам по портфелю. Небольшой, с одним замком, а большой – с двумя. Они висели у нее над кроватью как самая дорогая память о погибших в войну сыновьях.
Восемнадцатый дом – кузнецовская начальная школа. До раскулачивания хозяин дома – Кузнецов Никита Михайлович женился на богатой невесте с Ваймуги. Она жила в Питере. Любил выпить, на лошадях галопом гарцевал. Дети: дочь Зоя (Трусевич) – работала в торговле в Емецке. Николай – участник войны. Служил на Сахалине. Демобилизовался, жил в Ессентуках. Там умер.
Девятнадцатый дом. Хозяин Кузнецов Федор Михайлович. Жена – Серафима, из Челмохты. Успел уехать до раскулачивания в Питер. Оставил дом, хозяйство, семью. Работал там официантом. Вернувшись с заработков, обшил дом, покрасил, но жить не дали, хотя и работал хорошо шорником. Раскулачили вторично из-за того, что претендовал вернуть свой дом. Дочь Дуся. Дома не жили. Дом стал колхозным.
В первой половине от реки жила семья с Ваймуги – Пше-ницына Мария. Коренная крестьянка. Дети: Парасковья – жила на Кавказе. Груня – работала дояркой. Молодая овдовела. Муж – Бельцин Василий. Моряк, погиб на войне. Николай – ушел на войну добровольцем. Погиб под Москвой. Валя – работала в совхозе.
Во второй половине дома жили Ивановские. Учителя: Иван Иванович и Елизавета Апполинарьевна. Иван Иванович ушел на войну в июне 1941 года. Помню, как провожали. Погиб в окружении под Сталинградом. Дети: Женя – умерла в детстве. Надя – закончила Архангельский пединститут, отделение иностранных языков. Работает в школе в Варавино уже более 50-ти лет. Люба – живет в Архангельске. Много лет работала секретарем-машинисткой в АЛТИ.
Двадцатый дом – первый от большой дороги. Мой родной дом. С мезанином, на фундаменте-камне. Хозяйка, мама, Кузнецова Анна Михайловна, коренная крестьянка. Хозяин, папа, Кузнецов Александр Иванович, был обижен на колхоз и не хотел в нем работать. Уезжал на заработки на Шпицберген, в Феодосию, в деревню Чубала под Архангельском, а 1940-м году на Печору на один год. Но проработал там 15 лет. Вернулся в семью в 1955 году. Дети: Тоня – закончила Маймаксанское медицинское училище. Работала медсестрой в Архангельске, в Емецке, в Виноградовском районе и в Котласе. Рая – закончила Емецкое педучилище и заочно Архангельский пединститут. Работала учителем биологии, географии, рисования в школах Холмогорского Роно. В Двинской средней школе некоторое время работала директором и завучем. Лида – закончила Вельский сельскохозяйственный техникум. Работала главным агрономом Емецкого племсовхоза. Римма – не смогла выучиться (отсталое физическое развитие). Работала почтальоном на разных работах, на ферме, в совхозе.
Деревня, как и прежде, в порядке. Жители ремонтировали дома, закупали вагонку, перекрывали крыши. В магазинах появилась краска для пола и окон, ткани, тюль на занавески, чайная посуда. И все бы хорошо, но с переходом на совхозы хозяйства стали постепенно разрушаться. И новое поколение – молодежь, видела деревню, разрушающуюся, бесперспективную.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:20 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|
Заблокирован
Форумянин с 04.10.07
Сообщений: 2727
Откуда: Санкт-Петербург
|
Из маминых рассказов.
Мама моя, Кузнецова Анна Михайловна, в девичестве Корытова, брана была из Рато-Наволока, деревня Горка.
По ее рассказам можно судить о жизни крестьян конца XIX начала XX веков. В деревне жили единолично. В семье было четыре брата и две сестры. В хозяйстве держали быков, в основном на мясо. Отец по два-три раза в году зимой ездил обозом в Москву на ярмарки на пяти-семи лошадях. Возил мясо, рыбу озерную, масло топленое. Подстреливал рябчиков в лесу и возил их возами. Домой возвращался на одной лошади, остальных продавал. Привозил с ярмарок сахар головами, чай фунтами, конфеты в красивых банках, рожки, пряники, орехи, муку: белое клеймо и розовое, морскую рыбу: семгу, палтус, зубатку, треску. Из товаров: охабку нарядов на платья: гарус, атлас, шерстянку. На каждое платье-костюм уходило по 11–13 аршин. Как пригодились эти мамины девьи огромные костюмы в трудные годы! Их перешивали на одеяла, платья, жакетки. Одних платков было три дюжины: на работу, на выход, на все сезоны. Их тоже перешивали, так как ткани в продаже не было. Кроме того, отец привозил золотые, серебряные колечки, сережки, браслеты. Им не было счету. В 30-е годы их сдали государству в обмен на продуты в торгсин.
На ярмарки ездил дед и в Березник, в Шенкурск, на станцию Холмогорская и в другие места. Умер дед рано, в 55 лет (простудился в обозе) и 55 раз съездил в Москву.
Семья была очень трудолюбивая. Вставали рано, в 3–4 часа. Мама приводила пример: «Татушка в семь-то часов уж завтракать едет, полоску вспахал. Матушка хлеб из печи достает. А у соседа дымок из трубы показался – только встали».
И жили поэтому не одинаково. У соседа и коровенка, и лошаденка одна, и в церковь в лапотках ходят, но не обижались. И на вечереньки, и в церковь – все рядышком шли. Были и в богатых семьях лентяи, а в бедных трудолюбивые. Поэтому и женились иногда богатые на бедных и наоборот. В семье сыновья во всем помогали отцу: ухаживали за скотом, строились, а весной и летом в поле и на лугу. Осенью – уборка урожая, молотьба. Рыбалка. Зимой охотничали. В свободное время шорничали, выделывали шкуры. Мастерили из дерева бытовые предметы: санки, дуги, туеса, совки, скалки, веретна, турики и так далее. Часть их шла на продажу.
Дочери помогали тоже с малолетства: и со скотом, и избы обихаживали, и в поле. В свободное время пряли лен, шерсть, коноплю и ткали на кроснах холсты, из которых по-сле отбеливания на снегу шили одежду, салфетки, постилальники, очень красивые банные полотенца и многое другое. Вышивали бисером кокошники, штофники, пояса.
По воскресеньям и праздникам грех было работать, по¬этому отдыхали. Молодежь собирались на вечереньки в тех домах, где девушка была на выданье (невестилась). Иногда хозяйка, ее мать, ставила самовар и за чаем за столом вели беседу, шутили, пели песни. В будни девушки и молодые женщины на вечереньку ходили с рукодельем: пряли, вязали, вышивали. Приходили парни с гармонью. Из дальних деревень приезжали на лошадях. Присматривали невест. Приглашали приглянувшихся девушек на танцы: «Березу», «Восьмеру», знакомились. Летом собирались редко, но по престольным праздникам со всей округи. Приезжали на праздники издалека: с Ваги, Пинеги. Мама вспоминала: «Наши-то девушки в шелках да гарусах, полусапожки на каблуках, сережки, брошки золотые. Робята в вышитых рубахах, сапоги хромовые. Пояса плетеные, с кистями. Зна¬комятся с деушками, угощают. В одном кармане орехи, в ломпасье. Которые познакомее – под ручку с деушками ходят. А с верху-то наедут: ваганы, пинежане в лапоточках. Сарафаны да у парней рубахи – портяные. Мы в таких обряжаться только ходим».
У мамы было два корсета. Пластинки из широкого корсета мы использовали вместо линеек. Платья, костюмы были очень нарядные. Помню, мама давала их, когда играли «Северную свадьбу». Отделки: грудки из белого гипюра на атласе в тон платья, изящные пуговки, кружева, ленты. Подол подшивали бобриком (пушистая тесьма в тон платья). Из подклада шили белье, наволочки.
Ежегодно в нашей округе выбирали девушку – первую красавицу. Называлось это мероприятие «Уносить носок». Два года подряд уносила носок Парасковья Ивановна – сестра моего папы. Впоследствии вышла замуж за Крюкова Николая – сына высланного из Питера революционера.
Большие гулянья летом проходили не только за Емцей в Городке, но и по сийской дороге, километрах в пяти от Емецка. О самую дорогу налево было расчищено широкое место (когда в детстве с мамой ходили за черникой туда, она показывала эту еще не заросшую песчаную площадку). Когда-то на ней кругом стояли скамейки.
Замуж выдавали не по желанию девушки. Рыбачили на Сийских озерах (о. Пунанец). Мамин отец Михаил – мой дед с соседом. С собой брали помощниц – дочерей. Наловят по ушату и отцы вывозили рыбу домой – в Рато-Наволок. А дочки оставались на озере проверять и ставить сети. Вернувшись на озеро, отец подруги сообщил, что просватал ее:
– За кого, татушка?
– За Андрея хромого.
Дочка так плакала, просила ее не выдавать за Андрея, умоляла. Колени были в кровь изодраны. Плач по озерам раздавался. И отец, жалея дочь, тоже плакал, приговаривал:
– Богу помоленось и рука дадена. Слово – олово, назад возврата нет.
Жили-пожили с Андреем, она ему пятерых робяток принесла. Подрастали отцу помощники. За свою жизнь Андрей, да еще хромой четыре дома выстроил. Каждому сыну по дому, а младшему свой дом оставил. А дома, как города, хороши! Подруга с ним жизнь хорошо прожила. Жалел, берег ее. Не то чтобы пальцем ударить, словом бранным не обидел. Каждому сыну давали по наделу земли. А богатство от земли и исходило.
Мама выходила замуж в богатую семью – в деревню Кузнецово. Дом двухэтажный, обшитый, покрашен. Дед имел свою кузницу – у ручья Торфовика. В хозяйстве было до 10 лошадей, коровы, овцы. В доме была отдельная комната – паревная – и с улицы, против колодца, отдельный вход в нее и дальше во двор. В ней готовили парево для скота. Усадьба была большая, много навин, копанин по Кривой дороге. Одной только ржи высевали 22 мешка. Еще жито, овес, горох, картофель, лен, конопля (для мешковины). Трудились много, особенно в жатву. Уходили в поле с 4-х часов утра. Жали вручную до темна, пока серп видно было. Против дома – два амбара для зерна.
Дед торговал в основном зерном и картофелем. Я помню, у них были разные весы, туеса, четверики. Прибыль была и от скота. Мама вспоминала: «В погребе стояли бочоночки с топленым коровьим маслом». Деда не раскулачили, так как зять Крюков подсказал тестю: «Все нажитое добровольно сдай государству и в колхоз!» И внук деда Василий был одним из первых комсомольцев, поддерживал революцию. А в доме было богатое убранство: мебель, зеркала, большие картины, много старинных книг, иконы, сундуки – все было отдано и весь скот тоже.
Я запомнила пустые комнаты на втором этаже. В кухне стол, две скамьи и шкаф, пустой наблюдник. Помню, у бабушки иногда ела молоко из ковшика без ручки. Молоко пахло медью. Помню, на повети валялись разорванные, растрепанные старинные книги. Бархатные обложки – корочки от них с медными, резными уголками. Помню, нашла коробочку с остатками акварельных красок. Считаю ее первой искрой к рисованию.
Были мы малы еще и эти рассказы мамины нас не очень волновали. Нам нравилась своя жизнь. Теперь, сравнивая прежнюю жизнь с нынешней, возникают вопросы: почему при современной науке, технике не направить деревенскую жизнь в правильное русло. Выбрать все, что было хорошее и при царе, и при колхозах да внедрить все положительное, современное и поднять с колен наши деревни – возродить и разгрузить переполненные города. И деревни превратить в цветущие райские уголки.
|
|
|
| Опубликовано: 06.10.10 13:21 |
Рейтинг записи: 0
|
|
|
|
|
|
|