Двинские пароходы заходят в мои сны, будто по расписанию. Эти сны всегда подернуты той неясной розовой дымкой, которой окутаны все мои воспоминания о том, что навеки ушло и никогда не вернется Когда я вижу последний оставшийся в строю пароход «Н.В.Гоголь», сердце начинает стучать изо всех сил. Хочется зайти внутрь, пройти вокруг машинного отделения, услышать шум двигателя, увидеть мерное движение поршней. Я понимаю, что там, внутри, все теперь совсем по-другому, и боюсь разочароваться. Но желание хоть чуть-чуть соприкоснуться с детством сильнее страха разочарования. ои пароходы не имеют начала. Они были всегда, как самые дорогие, знакомые с детства понятия. Когда-то их было много. Где-то в глубинах памяти затерялись «Карл Маркс» и «Добролюбов», более прочно запечатлелось в сознании имя «Желябов». К середине шестидесятых на линии Архангельск - Котлас осталось всего четыре парохода - «А. С. Пушкин», «М. В. Ломоносов», «Н. В. Гоголь» и «Иван Каляев». Еще два парохода - «М. В. Фрунзе» и «Степан Разин» - ходили по маршруту Архангельск - Емецк. По расписанию пароходы должны были заходить в Емецк - старинное село с городским именем, которое действительно было когда-то городом, потом стало райцентром, а затем лишилось и того статуса, оставшись неофициальным центром целого ряда сел вверх и вниз по Двине. За сотни лет, прошедшие со времени основания Емецка, Двина изменила свое русло так, что старинное село оказалось в стороне от главной водной артерии области. Теперь Емецк отделяет от Двины превосходный заливной луг. Чтобы выйти к реке, где находится пристань Емецк-Луг, надо пройти лугом три километра. А водным путем от Емецка до пристани целых двадцать километров - десять вниз по Емце, впадающей в Двину под очень острым углом, да еще столько же вверх по Двине. Летом Емца очень сильно мелеет, поэтому пароходы не могли в нее заходить. Тогда конечным пунктом линии становилась пристань Емецк-Луг, где мне и пришлось ждать прибытия парохода «Фрунзе». Творения дореволюционных корабельных инженеров, старые колесники, были построены по четкому классовому принципу. И хотя классы были стыдливо переименованы в категории, их суть от этого не менялась. Каюты первого класса располагались на верхней палубе. Там, наверху, были черное и красное дерево, блестящие, начищенные дверные ручки, ковры в коридорах. В ресторане наверху на круглых столах, устланных белоснежными скатертями, красовались столовые приборы, а официантки разносили еду в белых накрахмаленных передниках. На нижней палубе все было гораздо проще. Там был свой отдельный ресторан для простого народа, где стояли незатейливые столы и стулья, а униформа официанток не отличалась особой опрятностью. Приятнее всего было ездить в каюте первого класса. Там были умывальник и другие удобства, отличающие обитателя каюты от других пассажиров. Никто не мешал читать и спокойно валяться на койке. К тому же можно было свободно уходить, не думая об оставленном багаже. Увы, счастье ехать в каюте выпадало крайне редко. Обычно мы брали билеты третьей категории, то есть плацкартные места, которые лишь частично напоминали железнодорожный плацкарт. Эти билеты делились на «сидячие» за 2 рубля 53 копейки и «лежачие» за 3 рубля 10 копеек. Пассажиры с «сидячими» билетами должны были всю ночь сидеть - по три человека на одной нижней полке. В распоряжение обладателя «лежачего» билета предоставлялась вся верхняя полка, но сидеть внизу он уже не мог. Лучше всего было ездить в межсезонье, когда места не заполнялись полностью. Тогда обладатели нижних мест устраивались где хотели и спали сколько влезет. Ну, а если плацкарт был заполнен, что было самым обычным явлением, ехать было весьма неудобно. Поэтому обычно, когда ехали группой, брали и верхние, и нижние места, а спали по очереди. Поездка вперед - это прибытие на речной вокзал за полчаса до отправления, неторопливая посадка на борт и спокойное занятие своих мест. Это свежий лимонад в буфете и приличный обед в ресторане. Возвращение домой означало нечто иное. По расписанию пароход подходил к пристани Хаврогоры в 11 часов вечера. Во второй половине августа, а возвращались домой именно в эту пору, в деревне стояла сплошная темень. За час до отправления группа отъезжающих и провожающих с тусклыми карманными фонариками выходила из избы и тащилась к пристани. Хаврогорские деревни расположены на высоком правом берегу, поэтому к пристани можно было попасть, спустившись по тропам с крутого угора или пройдя темным грязным руслом давно высохшего ручья, превращенного в грунтовую дорогу для деревенских автомобилей. Лишь после этого можно было выйти на берег и зайти на дебаркадер. Электричества на пристани не было. Единственное доступное для пассажиров помещение освещалось тусклым светом керосиновой лампы. Здесь располагались деревянные скамьи, на которых люди дремали, ожидая парохода. Тут же в окошечке продавали билеты. Связи с пароходом на пристани не было, поэтому никто не знал, есть ли на пароходе плацкартные места или каюты. По этой причине на дебаркадере продавали только палубные билеты. А когда приходил пароход, пассажиры, зайдя на борт, стразу же устремлялись к кассе парохода в надежде получить заветные билеты, которые, увы, в конце августа были далеко не всегда. А пока, когда билеты были куплены, оставалось только одно - ждать на пристани. То, что пароход по расписанию должен был приходить в одиннадцать, не значило ничего. Летом из-за мелей пароходы постоянно выбивались из графика. Путь из Котласа до Хаврогор не близкий. Не удивительно, что пароход опаздывал на несколько часов и приходил глубокой ночью, а чаще всего уже под утро. Не описать словами эту бессонную ночь на пристани. Кругом темно. Но сквозь эту тьму едва можно различить набегающие волны и порхающих над водой больших белых бабочек, похожих на летучих мышей. И кажется чернее черного нависающий над берегом высокий угор. Наступает зябкая предосенняя ночь. Взрослые, укутавшись в плащи, дремлют в комнате для пассажиров. А ты в полудреме бродишь по дебаркадеру, слышишь мерный плеск воды и вглядываешься до одурения вверх по реке, откуда из-за острова должны показаться огни парохода. Наконец они появляются, ты вскрикиваешь с радостью, которая быстро сменяется разочарованием. Что-то уж очень медленно движутся огни. Да и какие-то они низкие, не похожие на пароходные. И действительно, через какое-то время из-за острова появляется неторопливый буксир, тянущий вниз по реке огромный плот. И лишь когда ты уже весь истомился бесконечным ожиданием, продрог от холода зябкой ночи, когда глаза не могут вглядываться и закрываются сами собой, тебе хочется свернуться где-нибудь калачиком, лишь тогда из-за острова действительно появляется пароход. Пристань просыпается, пассажиры вытаскивают вещи из помещения, а ты все еще не веришь своим глазам, вглядываешься в предрассветную мглу и видишь наяву, как пароход на полном ходу проходит мимо, делает сложный разворот и приближается к дебаркадеру. Пароход играет огнями так, что можно прочесть над колесом его название, которое тебе уже известно, потому что ты каждый день пропадал на реке и выучил наизусть время и очередность прибытия пароходов. Но лишь когда ты по качающемуся трапу зайдешь на борт и ощутишь себя в тепле, тогда ты окончательно поймешь, что едешь домой. Но мало попасть на пароход, надо сразу же броситься к кассе, встать в очередь за билетами и ждать, пока не придет полусонная кассирша. Тогда, если повезет, можно доплатить до плацкартного билета и устроиться на жесткой полке третьего класса. Но не исключено, что на двери кассы уже висит объявление об отсутствии билетов. Это значит, что нужно устраиваться где придется. Никогда не забуду возвращение домой в августе 1971 года, когда лишь ранним утром мы с братом зашли на борт переполненного парохода. Все откидные места вокруг машинного отделения были заняты спящими пассажирами. В проходах были поставлены дополнительные деревянные скамейки, но и они были заняты. Вокруг всего машинного отделения длинной цепью тянулись покрытые брезентом железные бочки, но и там не было ни одного свободного места. Я забрался на металлический механизм с крутящимися цилиндрическими валками для подачи в трюм грузов и пытался на нем улечься, но не смог. Агрегат был короткий, валки вращались и сбрасывали меня на пол. А голова гудела и кружилась, организм, уставший от бессонной холодной ночи, попав в тепло, требовал сна. Наконец, увидев, что спавший на бочках мужчина встал и пошел в туалет, я в то же мгновение рванулся, забрался на брезент и провалился в беспробудный сон... Проснувшись утром, я увидел, что лишенный мной сна пассажир сидит рядом на палубе и пьет молоко. Я разыскал брата и узнал, что он полночи ходил, засыпая на ходу, вокруг машинного отделения и очнулся только утром на откидных стульях. О пароходах можно рассказывать много. Я и сейчас, через двадцать семь лет, помню расположение всех их помещений. Особый интерес у мальчишек вызывало машинное отделение. Расположенное посреди парохода, оно было доступно для посторонних взглядов. Любой из пассажиров видел движение поршней, слышал свист пара и шум механизмов, наблюдал действия команды. И, конечно, значительную часть времени мы проводили на палубе. Я изучил все книги о Двине и с интересом наблюдал церкви в Чухчереме и Ракуле, постройки Вавчуги, крутой изгиб реки у Орлецов, где стояла когда-то на мысу новгородская крепость. И сейчас еще я помню все пристани на Северной Двине, где когда-то останавливались белые пароходы. А время шло. Быстрокрылые «ракеты» и теплоходы с «речными» именами потихоньку оттесняли старые колесники. В начале семидесятых на линии Архангельск - Котлас осталось двое из последних «могикан» - «Пушкин» и «Ломоносов». Они еще были нужны, потому что теплоходы с их ограниченным числом мест не справлялись с потоками пассажиров в конце августа, когда дети торопились в школу. Тут-то и выручали «ветераны» с их нелимитированным числом палубных мест. Последний удар по пароходам нанесла построенная к 1974 году дорога по левому берегу Двины. Новый рейсовый автобус Архангельск - Емецк оттянул значительную часть пассажиров. Последний раз я ехал на пароходе в середине августа семьдесят четвертого. Как это было не похоже на предыдущие поездки. Еще несколько лет назад в это время были заняты практически все плацкартные места. Теперь же мы со случайным попутчиком из соседней деревни проехали от Хаврогор до Архангельска вдвоем во всем третьем классе. А потом я сошел на причал речного вокзала и посмотрел, оглянувшись, на пароход «Ломоносов», не ведая еще, что вижу его в последний раз. В следующем году место колесников на главной Двинской линии окончательно заняли теплоходы «Неман», «Олекма», «Пинега», «Индигирка». Прекратили свою работу и пароходы на трассе Архангельск - Емецк. Судьба парохода «Пушкин» оказалась печальной. В конце семидесятых он долго стоял у Лайского дока, так что все проезжающие из Северодвинска в Архангельск и обратно могли его видеть. Однажды в 1978 году я ездил с товарищем на Лаю рыбачить и не мог отказать себе в свидании со старым знакомым. Увы, впечатление оказалось настолько сильным, что пароход потом долго снился в кошмарных снах. Весь прогнивший, облезлый, облупленный, «Пушкин» так жалобно смотрел на меня пустыми глазницами иллюминаторов, что защемило сердце. Чувствовалось, что пароход уже неизлечимо болен и его уже никто не спасет. Похожая участь ожидала и «Фрунзе». По свидетельству очевидцев, он долго ждал своей доли у берега моря. Изношенный корпус парохода не выдержал постоянного напряжения от воздействия волн и треснул. Канули в лету «Ломоносов» и «Иван Каляев», так и не ставший памятником первостроителям Северодвинска. Лишь «Гоголь» бороздит водные просторы, позволяя хоть ненадолго перенестись в давно ушедшие времена. И пусть он еще много лет рассекает волны, напоминая нам об ушедших в историю пароходах Северной Двины.